Неточные совпадения
— Был у меня
сын… Был Петр Маракуев, студент, народолюбец. Скончался в ссылке. Сотни юношей погибают, честнейших! И — народ погибает. Курчавенький казачишка хлещет нагайкой стариков, которые по полусотне лет царей сыто
кормили, епископов, вас всех, всю Русь… он их нагайкой, да! И гогочет с радости, что бьет и что убить может, а — наказан не будет! А?
Внутренний мир ее разрушен, ее уверили, что ее
сын —
сын божий, что она — богородица; она смотрит с какой-то нервной восторженностью, с магнетическим ясновидением, она будто говорит: «Возьмите его, он не мой». Но в то же время прижимает его к себе так, что если б можно, она убежала бы с ним куда-нибудь вдаль и стала бы просто ласкать,
кормить грудью не спасителя мира, а своего
сына. И все это оттого, что она женщина-мать и вовсе не сестра всем Изидам, Реям и прочим богам женского пола.
То-то вот горе, что жена детей не рожает, а кажется, если б у него, подобно Иакову, двенадцать
сынов было, он всех бы телятиной
накормил, да еще осталось бы!
— Не пугайся, Катерина! Гляди: ничего нет! — говорил он, указывая по сторонам. — Это колдун хочет устрашить людей, чтобы никто не добрался до нечистого гнезда его. Баб только одних он напугает этим! Дай сюда на руки мне
сына! — При сем слове поднял пан Данило своего
сына вверх и поднес к губам. — Что, Иван, ты не боишься колдунов? «Нет, говори, тятя, я козак». Полно же, перестань плакать! домой приедем! Приедем домой — мать
накормит кашей, положит тебя спать в люльку, запоет...
— Рудин! Рудин! — кричал он на Зарницына. — Все с проповедями ходишь, на великое служение всех подбиваешь: мать Гракхов
сыновей кормила, а ты, смотри, бабки слепой не умори голодом с проповедями-то.
Родился
сын, и Надежда Владимировна решила
кормить его сама.
— Не пришла бы я сюда, кабы не ты здесь, — зачем они мне? Да дедушка захворал, провозилась я с ним, не работала, денег нету у меня… А
сын, Михайла, Сашу прогнал, поить-кормить надо его. Они обещали за тебя шесть рублей в год давать, вот я и думаю — не дадут ли хоть целковый? Ты ведь около полугода прожил уж… — И шепчет на ухо мне: — Они велели пожурить тебя, поругать, не слушаешься никого, говорят. Уж ты бы, голуба́ душа, пожил у них, потерпел годочка два, пока окрепнешь! Потерпи, а?
Сначала такие непутевые речи Гордея Евстратыча удивляли и огорчали Татьяну Власьевну, потом она как-то привыкла к ним, а в конце концов и сама стала соглашаться с
сыном, потому что и в самом деле не век же жить дураками, как прежде. Всех не
накормишь и не пригреешь. Этот старческий холодный эгоизм закрадывался к ней в душу так же незаметно, шаг за шагом, как одно время года сменяется другим. Это была медленная отрава, которая покрывала живого человека мертвящей ржавчиной.
— Не выходить бы ему из Ярославля, — вскричал Кручина, — если б этот дурак, Сенька Жданов, не промахнулся! И что с ним сделалось?.. Я его, как самого удалого из моих слуг, послал к Заруцкому; а тот отправил его с двумя казаками в Ярославль зарезать Пожарского — и этого-то, собачий
сын, не умел сделать!.. Как подумаешь, так не из чего этих хамов и хлебом
кормить!
Гурмыжская. Он страдал, страдала и мать; но средств помочь горю у ней не было. Имение совершенно разорено,
сын должен учиться, чтоб
кормить мать; а учиться прошло и время, и охота. Ну, теперь, господа, судите меня, как хотите. Я решилась сделать три добрых дела разом.
Затем ли поил,
кормил, растил его, чтоб потом за нас, за
сыновей твоих, ответ держал…
— Да, да!.. это точно было наяву, — продолжала она с ужасною улыбкою, — точно!.. Мое дитя при мне, на моих коленях умирало с голода! Кажется… да, вдруг закричали: «Русской офицер!» «Русской! — подумала я, — о! верно, он
накормит моего
сына», — и бросилась вместе с другими к валу, по которому он ехал. Не понимаю сама, как могла я пробиться сквозь толпу, влезть на вал и упасть к ногам офицера, который, не слушая моих воплей, поскакал далее…
О мой друг! у меня не было пристанища, мне нечем было
накормить моего
сына; но за минуту до этого я могла назваться счастливою!..
Отец его занимал разные мелкие должности, едва знал грамоте и не заботился о воспитании
сына;
кормил, одевал его — и только.
— Он не примет, но мать его примет, — отвечала торжествующая Марья Александровна, — она примет тихонько от него. Ты продала же свои серьги, теткин подарок, и помогла ей полгода назад; я это знаю. Я знаю, что старуха стирает белье на людей, чтоб
кормить своего несчастного
сына.
В пять часов пили чай, в восемь ужинали, потом Наталья мыла младенцев,
кормила, укладывала спать, долго молилась, стоя на коленях, и ложилась к мужу с надеждой зачать
сына. Если муж хотел её, он ворчал, лёжа на кровати...
У него не было доброго
сына, а только кляча, но кляча его
кормила плохо, отчасти, вероятно, потому, что и он ее недокармливал.
Она, так же как он, двигалась и жила,
кормила его как мать-нянька, и за это он относился к ней как сын-повелитель.
Единственный
сын Прокопа, Гаврюша, похож на отца до смешного. То же круглое тело, то же лицо мопса, забавное во время покоя и бороздящееся складками на лице и на лбу во время гнева. Прокоп любит его без памяти, всем нутром, и ласково рычит, когда
сын является из заведенья «домой». Он садится тогда на кресло, ставит
сына между ног, берет его за руки, расспрашивает, знал ли он урок и чем его на неделе
кормили, и смотрится в него, словно в зеркало.
Отец его употреблял всевозможные средства, чтобы развить умственные способности
сына, — и не
кормил дня по два, и сек так, что недели две рубцы были видны, и половину волос выдрал ему, и запирал в темный чулан на сутки, — все было тщетно, грамота Левке не давалась; но безжалостное обращение он понял, ожесточился и выносил все, что с ним делали, с какой-то злою сосредоточенностию.
Будь Карпушка одного хозяина захребетником, не плохое бы житье было ему: поили б,
кормили его, как
сына родного, привязались бы к нему названые отец с матерью, как к детищу рожоному.
А старик говорит: «Долг плачу — отца-мать
кормлю; в долг даю —
сыновей кормлю; а в воду мечу — дочерей рощу».
Всех, матушка,
кормишь, одеваешь, обуваешь, всем, мать-кормилица, хлеба даешь — и своим, и чужим, и ро́дным
сынам и пришлым из чужа пасынкам.
Дом состоял из двух половин; в одной была «зала» и рядом с ней спальня старика Жмухина — комнаты душные, с низкими потолками и со множеством мух и ос, а в другой была кухня, в которой стряпали, стирали,
кормили работников; здесь же под скамьями сидели на яйцах гусыни и индейки, и здесь же находились постели Любови Осиповны и ее обоих
сыновей.
— Что делать, — отвечал скоморох, — я действительно очень беден. Я ведь
сын греха и как во грехе зачат, так с грешниками и вырос. Ничему другому я, кроме скоморошества, не научен, а в мире должен был жить потому, что здесь жила во грехе зачавшая и родившая меня мать моя. Я не мог снести, чтобы мать моя протянула к чужому человеку руку за хлебом, и
кормил ее своим скоморошеством.
А
сын домашний гость —
корми его да пой — тебе же пригодится.
— Возьмите себе за хлопоты, голубчик! А как устроите меня, то полумесячное жалованье вам отдам, честное слово! Только устройте.
Сын у меня есть — плод любви несчастной, а
кормить нечем. Подумайте, голубчик, об нас. Ведь без протекции теперь…
Его друзья и сослуживцы смеялись над ним и говорили, что ему недостает только одного для полнейшего счастья: что он не может
кормить сам грудью своего
сына.
Жена моя
кормила еще нашего меньшого
сына Аполлона.
В доме Строгановых она жила с малых лет. Сначала была девчонкой на побегушках, еще при Анике Строганове, затем горничной, в этом доме она вышла замуж, вынянчила Максима,
сына Якова Иоаникиевича, овдовела и наконец была приставлена нянькой к родившейся Аксюше. И
сына и дочь
кормила сама мать — жена покойного Якова Иоаникиевича.
Я выполнил точно волю своего благодетеля, потому что хранить тайну умел с детских лет. Ах! почему не мог я назвать тогда своею матерью пригожую женщину, посещавшую меня тайком, в которой узнал я со временем Кропотову, жену Семена Ивановича? Она
кормила меня своею грудью, любила меня, как
сына, и, может статься, была настоящая моя… Нет, не хочу обманывать себя этою приятною мечтою. Скольких бедствий избавился бы я тогда!
— Я стара, но я сказала тебе, мой старый муж томится в каменоломнях, я ем хлеб, который зарабатываю себе моими руками, и мои
сыновья и
сыновья моих дочерей тоже трудятся — из них есть ткачи и канатчики, и кожевенники, и все они едва питались своими трудами, а христиане теперь завели у себя мастерские в особых огражденных местах, где они молятся, а другие их за это
кормят, и они на даровом хлебе берут работу дешевле нашего…
Сын человеческий, по выражению Христа, как царь (34), скажет: «Придите благословенные отца, наследуйте царство за то, что вы поили,
кормили, одевали, принимали, утешали меня, потому что я всё тот же один и в вас, и в малых сих, которых вы жалели и которым делали добро.
И он рассказал мне все свое хозяйственное положение. У него было три
сына: один был дома, другой был этот уходящий в солдаты, третий жил, так же как и второй, в людях и хорошо подавал в дом. Этот же уходящий, очевидно, был плохой подавальщик. «Жена городская, к нашему делу не годится. Отрезанный ломоть. Только бы сам себя
кормил. Жалко-то жалко. А что же поделаешь».
Наташа вышла замуж раннею весною 1813 года и у ней в 1820 году было уже три дочери и один
сын, которого она желала и теперь сама
кормила.